Скотт Фицджеральд
Решение


I

Как-то однажды, спустя примерно год после свадьбы, Жаклин Матер зашла к своему мужу в агентство по продаже скобяных изделий, работой которого он более-менее успешно управлял. У приоткрытой двери его кабинета она остановилась и сказала: «Ой, извините», поскольку стала свидетельницей довольно обыденной, но в то же время весьма интригующей сцены. Перед ее мужем стоял молодой человек по имени Бронсон, которого Жаклин немного знала; муж приподнялся из-за своего стола. Бронсон схватил его руку и с чувством пожал ее — он был взволнован. Услышав в дверях шаги, оба обернулись, и Жаклин заметила, что у Бронсона были красные глаза.

Спустя мгновение он вышел, бросив, проходя мимо Жаклин, смущенное «здравствуйте». Она проскользнула в кабинет мужа.

— Что это здесь делал Эд Бронсон? — не скрывая любопытства, сразу же спросила она.

Чуть прищурив свои серые глаза, Джим Матер улыбнулся жене и осторожно усадил ее на край стола.

— Он просто забежал на минутку, — с готовностью ответил он. — Как дела дома?

— Дома все в порядке. Так чего же он хотел? — настаивала она.

— Ему просто нужно было кое о чем со мной поговорить.

— О чем же?

— Да ничего особенного. Обычный деловой разговор.

— А почему у него были красные глаза?

— Красные глаза? — Он невинно взглянул на жену, и оба неожиданно рассмеялись.

Жаклин поднялась и, обойдя вокруг стола, плюхнулась в его вращающееся кресло.

— Лучше признавайся, — весело заявила она. — Все равно никуда не уйду, пока не скажешь.

— Ну, — он поколебался, нахмурился, — он просил меня об одной услуге.

Жаклин сразу поняла, вернее, интуитивно почувствовала, о чем идет речь.

— Ах, вот что! — Ее голос немного напрягся. — Ты дал ему взаймы.

— Совсем немного.

— Сколько же?

— Всего три сотни.

— Всего три сотни, — в голосе Жаклин зазвучала холодная сталь. — Скажи мне, Джим, сколько мы с тобой тратим в месяц?

— Ну сколько… Что-нибудь пять-шесть сотен, — он немного поерзал. — Слушай, Джекки, Бронсон деньги вернет. Просто у него сейчас небольшие затруднения. Его здорово подвела одна девушка из Вудмера…

— Зато всем известно, какой ты безотказный, вот он и пришел к тебе, — перебила Жаклин.

— Это неправда, — на всякий случай ответил он.

— Тебе не приходило в голову, что я сама могла бы истратить эти три сотни? — спросила она. — Помнишь, как мы в ноябре собирались поехать в Нью-Йорк и у нас не хватило денег?

И без того слабая улыбка теперь совсем исчезла с лица Матера. Он подошел к двери кабинета и захлопнул ее.

— Слушай, Джекки. Ты должна понять следующее. Бронсон — один из тех, с кем я почти ежедневно встречаюсь за ленчем. В детстве мы вместе играли, мы вместе ходили в школу. Неужели ты не понимаешь, что я как раз тот человек, к которому он может обратиться в трудную минуту? И именно поэтому я не мог ему отказать.

Жаклин повела плечами, как бы стряхивая с себя эти объяснения.

— Брось ты, — ответила она резко. — Я знаю только, что хорошего от него ждать нечего. Вечно он под градусом, работать толком нигде не работает. Это, конечно, дело его, а вот жить за твой счет он не имеет никакого права.

Они сидели теперь друг против друга по разные стороны стола, и оба говорили тоном человека, разговаривающего с ребенком. И он, и она начинали фразу со слова «послушай», а на лицах было выражение смиренного терпения.

— Если ты отказываешься понимать, я ничего не могу поделать, — по прошествии пятнадцати минут заключил Матер, и голос его звучал чуть раздраженно. — Между мужчинами существуют особые обязательства, и их надо выполнять. И дело тут не просто в том, одолжить деньги или нет, — не забывай, что именно в моей работе очень многое зависит от расположения деловых людей.

Говоря это, Матер надевал на себя пальто. Вместе с женой он отправлялся домой обедать. Ехать приходилось трамваем, потому что автомобиля у них сейчас не было — старый недавно продали, а новый собирались завести только весной.

К несчастью, как раз в этот день трамвай сыграл с ними злую шутку. При других обстоятельствах перебранка в конторе была бы забыта, но история, происшедшая в трамвае, подлила масла в огонь, и предмет их ссоры вызвал серьезные осложнения хронического характера.

Жаклин и Джим сели на свободные места в передней части вагона. Стоял конец февраля, и нетерпеливое солнце бесцеремонно превращало потемневшие уличные сугробы в грязные ручейки, весело журчащие по сточным желобкам. Из-за погоды народу в трамвае было меньше обычного — никто не стоял. Водитель даже открыл свое окно, и неокрепший весенний ветерок выгонял из вагона остатки зимнего воздуха. Жаклин вдруг подумала, что сидящий рядом с ней муж гораздо благороднее и добрее многих других мужчин. От этой мысли стало приятнее на душе. Глупо пытаться его переделать. Может быть, Бронсон в конце концов вернет деньги, да и в любом случае триста долларов — не ахти какое состояние. Ее размышления были прерваны толпой пассажиров, только что ворвавшихся в трамвай и теперь проталкивающихся по проходу. «Только бы они прикрывали рот рукой, когда кашляют — подумала Жаклин. — Скорее бы уж Джим покупал новую машину, а то в этих трамваях можно черт знает какую болезнь подхватить».

Она повернулась к Джиму обсудить этот вопрос, но Джим только что встал, уступая место женщине, стоявшей рядом с ним в проходе. Женщина, буркнув что-то неопределенное, села на освободившееся место. Жаклин нахмурилась.

Женщина эта, лет пятидесяти на вид, была чудовищно огромной. Когда она только уселась, ей вполне хватило свободной части скамейки, но через мгновение она начала расползаться, занимая своим толстым телом все большее и большее пространство, пока процесс этот не принял характера насильственного отъема территории. Когда трамвай качнулся вправо, в сторону Жаклин, женщина также скользнула по сиденью вправо, когда же он качнулся влево, ей каким-то чудесным образом удалось окопаться, закрепляясь на занятой позиции.

Перехватив взгляд мужа — он покачивался, держась за ремень, — Жаклин всем своим видом выразила полное неодобрение его поступку. Он сделал извиняющуюся гримасу и тут же углубился в изучение рекламы, расклеенной по всему вагону. Толстуха еще потеснила Жаклин — она практически заняла всю скамейку. Затем эта нахалка недовольно повернула на Жаклин свои глаза навыкате и кашлянула прямо ей в лицо.

Издав слабый вскрик, Жаклин вскочила на ноги, в ярости протиснулась через мясистые колени и, пунцовая от гнева, стала пробиваться в конец вагона. Там она схватилась за ремень; вскоре к ней присоединился заметно встревоженный муж.

За оставшиеся десять минут езды они не обронили ни слова, просто стояли рядом молча, а мужчины, сидевшие перед ними, похрустывали газетами, будучи не в силах оторвать глаз от новой порции комиксов.

Жаклин взорвалась, когда они вышли из автобуса.

— Идиот несчастный! — в бешенстве закричала она. — Где были твои глаза, когда ты уступал место этой ужасной бабе? Почему ты всегда заботишься о каких-то толстых наглых прачках? Позаботился бы для разнообразия обо мне!

— Откуда я мог знать?

На Матера вообще редко кто-то злился, теперь же Жаклин была зла на него, как никогда.

— А ради меня ни один не пошевелился, все сидели, как привязанные, — это ты заметил? В понедельник ты приплелся домой такой усталый, что вечером даже идти никуда не хотел. Теперь мне ясно, отчего ты устал: ты небось уступил место какой-нибудь мерзкой прачке, которая здорова, как бык, и больше любит стоять, чем сидеть!

Они быстро шли по уличной слякоти, не обращая никакого внимания на лужи. Матер был так смущен и подавлен, что не мог и слова вымолвить в оправдание, не мог даже извиниться.

Жаклин вдруг замолчала, потом со странным блеском в глазах повернулась к мужу. Она обобщила ситуацию фразой, неприятнее которой Джим, наверное, не слышал за всю свою жизнь:

— Я могу тебе объяснить, Джим, откуда идет эта твоя безотказность. Вся беда в том, что у тебя мировоззрение первокурсника из колледжа, а другими словами — ты профессиональный «хороший парень».

II

Инцидент и ссора вскоре были забыты — благодаря широкой натуре Матера все острые углы были сглажены в течение часа. Колебания после взрыва раздавались с затухающей амплитудой еще несколько дней, потом прекратились и исчезли где-то на берегу реки забвения. Я говорю «на берегу» потому, что преданное забвению, увы, никогда не забывается полностью.

Наступил апрель, а машину они так и не купили. Матер с удивлением обнаружил, что ему никак не удается отложить деньги, а ведь через какие-нибудь полгода на его руках будет не только жена, но и ребенок. Это его обеспокоило. Вокруг его честных, добрых глаз появились первые морщинки — маленькие, незаметные, робкие. Теперь он часто засиживался на работе до поздних сумерек, а возвращаясь домой, прихватывал с собой кое-какую работу. Покупка машины на некоторое время откладывалась.

Как-то апрельским днем Жаклин оказалась на Вашингтон-стрит. На улице было полно народу — все делали покупки. Жаклин медленно шла мимо магазинов и размышляла — с некоторой грустью, но без страха или отчаяния — о тех обязанностях и заботах, которые неизбежно возникнут в ее жизни в самое ближайшее время, хочет она этого или нет. В воздухе носились сухие летние пылинки, солнце задорно рикошетировало от зеркальных витрин, и осколки его сверкали радугой в бензиновых лужах вдоль тротуара.

Вдруг Жаклин замедлила шаги. В трех метрах от нее у обочины красовался небольшой спортивный автомобиль с открытым верхом — яркий, новенький. Возле него стояли двое мужчин и разговаривали. В одном из них Жаклин узнала молодого Бронсона, который как раз в этот момент небрежным тоном спрашивал:

— Ну как, нравится? Только сегодня утром купил.

Жаклин круто повернулась и, стуча каблуками, быстро пошла к мужу в контору. Коротко кивнув секретарше, она буквально ворвалась в его кабинет. Матер, удивленный этим неожиданным вторжением, поднял голову от стола.

— Джим, — выдохнула Жаклин, — скажи, Бронсон вернул тебе три сотни?

— Н-нет, — неуверенно ответил Джим. — Нет еще. Он был у меня на той неделе и объяснил, что у него сейчас туго с деньгами.

В ее глазах сверкнул злорадный триумф.

— Ах, туго с деньгами? — отрывисто бросила она. — Так знай, что он только что купил новую спортивную машину, которая обошлась ему как минимум в две с половиной тысячи!

Он покачал головой, отказываясь верить.

— Да я сама видела, — утверждала она, — и своими ушами слышала, как он сказал, что только что ее купил.

— Он сказал мне, что у него туго с деньгами, — беспомощно повторил Матер.

Жаклин не могла этого выдержать. Из горла ее вырвался какой-то звук — не то завывание, не то стон.

— Да он тебя просто использовал! Знал, какой ты простофиля, вот взял и использовал! Неужели ты сам не видишь? Ему захотелось, чтобы ты купил ему машину, и ты ее купил! — Она горько засмеялась. — Да он небось и сейчас гогочет до упаду над тем, как ловко он выудил у тебя денежки!

— Да нет же, — запротестовал потрясенный Матер. — Ты, должно быть приняла его за кого-то другого.

— Мы ходим пешком — а он ездит за наши деньги! — перебила она возбужденно. — Да это же курам на смех! Так вот послушай, Джим! — Ее голос зазвенел, стал напряженнее, в нем даже зазвучало презрение. — Ты половину своего времени убиваешь впустую, делая какие-то вещи для людей, которым глубоко начхать и на тебя, и на то, что с тобой будет. В трамвае ты уступаешь место каждой корове, а сам приходишь домой усталый и разбитый. Ты заседаешь во всех существующих комитетах, которые по меньшей мере на час в день отрывают тебя от работы, и ты за это не получаешь ни цента! Тебя вечно используют! Я не могу больше этого терпеть!

Закончив свою обличительную речь, Жаклин вдруг пошатнулась и упала в кресло — перенервничала.

— Именно сейчас, — продолжала она слабым голосом, — мне очень нужен ты. Мне нужны твоя сила, твое здоровье, поддержка твоих рук. И если ты будешь раздавать все это каждому, мне достанется совсем-совсем мало…

Матер опустился рядом с женой на колени и обнял ее за шею. Ее голова послушно легла на его плечо.

— Прости меня, Жаклин, — сказал он тихо. — Я буду к тебе более внимателен. Я не отдавал себе отчета в своих поступках.

— Ты милейшее, добрейшее существо в мире, — внезапно охрипнув, прошептала Жаклин. — Но я хочу, чтобы ты был мой целиком, чтобы все лучшее в тебе было для меня.

Он продолжал гладить ее волосы. Несколько минут прошло в полном молчании, они словно погрузились в нирвану покоя и понимания. Затем Жаклин неохотно подняла голову, так как тишина была нарушена голосом появившейся в дверях мисс Кленси, секретарши:

— О-о, прошу прощения.

— Что вы хотели?

— Посыльный принес какие-то коробки. Вы что-то заказывали наложенным платежом.

Матер поднялся и вышел за ней в приемную.

— Цена — пятьдесят долларов.

Он порылся в бумажнике и сообразил, что утром забыл зайти в банк.

— Одну минутку, — сказал он рассеянно.

Мысли его были с Жаклин, которая, такая несчастная и беспомощная, одиноко ждала его в соседней комнате. Он вышел в коридор и открыл дверь напротив, на которой висела табличка: «Клейтон и Дрейк, маклеры». Зайдя за невысокий барьер, он очутился перед сидящим за столом человеком.

— Привет, Фред, — сказал Матер.

Дрейк, маленький лысый человек лет тридцати, с пенсне на носу, поднялся для рукопожатия:

— Привет, Джим. Чем могу быть полезен?

— Да, видишь ли, мальчишка посыльный принес мой заказ наложенным платежом, а у меня, как назло, с собой ни цента. У тебя не найдется пятидесяти долларов до вечера?

Дрейк пристально взглянул на Матера, затем медленно покачал головой — не сверху вниз, а из стороны в сторону.

— Извини, Джим, — ответил он твердо. — Я взял себе за правило никогда и никому не одалживать денег.

— Что?!

В восклицании прозвучало неприкрытое удивление — рассеянность Матера как рукой сняло. Однако тут же автоматически сработало врожденное чувство такта — оно пришло на помощь, диктуя необходимые слова. Не нужно, чтобы Дрейк мучился из-за своего отказа, подсказал Матеру инстинкт.

— А-а, понятно, — он кивнул головой, выражая свое полное согласие, словно он и сам часто задумывался над полезностью этого правила. — Я тебя вполне понимаю. Правило есть правило — я, конечно, не хочу, чтобы из-за меня ты его нарушил. В нем, наверное, есть свой смысл.

Они поговорили еще минуту. Дрейк сказал что-то в оправдание своей позиции — видимо, эта партия была у него хорошо отрепетирована. В конце концов Матер улыбнулся совершенно искренне.

Вежливо попрощавшись, Матер удалился к себе а контору, искусно вызвав у Дрейка ощущение, что тот — самый тактичный человек в городе. Матер умел вызывать у людей такое ощущение. Но когда он вошел в свой кабинет и увидел жену, печально глядящую в окно, кулаки его сжались, а лицо исказила непривычная гримаса.

— Ну что ж, Джекки, — сказал он медленно, — пожалуй, ты во многом права, а я… я, черт возьми, не прав.

III

В течение последующих трех месяцев Матер неоднократно задумывался над своей жизнью. Жизнь эта была неестественно счастливой. Разногласия и трения, возникающие между людьми, между человеком и обществом, ожесточают большинство из нас, мы становимся грубее, циничнее, придирчивее. Жизнь же Матера как раз и отличалась тем, что в ней эти трения возникали крайне редко. Раньше ему не приходило в голову, что эта привилегия давалась немалой ценой, но теперь он понял, что то тут, то там, и вообще постоянно, он уступал дорогу другим, чтобы избежать враждебности, конфликта или даже просто спора.

Например, сумма розданных в долг денег составила тысячу триста долларов, и, взглянув на вещи в новом свете, Матер сообразил, что никогда этих денег не увидит.

Матер также осознал всю справедливость утверждений жены о том, что он постоянно делает людям одолжения — что-то здесь, что-то там. Общее количество затраченного времени и энергии было ужасающим. Раньше ему доставляло удовольствие делать людям одолжения. Ему нравилось, что о нем хорошо думают, но теперь он спрашивал себя, не выдумал ли он это хорошее к себе отношение. Но, подозревая это, Матер был, как всегда, несправедлив к себе — романтическое начало в нем было развито до чрезвычайности.

Он согласился с тем, что, так бездумно растрачивая себя, он устает к вечеру, работает с меньшей отдачей и не является должной опорой для Жаклин, которая с течением времени все тяжелела, все больше скучала и проводила долгие предвечерние часы на зашторенной веранде, ожидая, когда в конце аллеи раздадутся его шаги.

Чтобы эти шаги всегда раздавались вовремя, Матер забросил много разных дел, в том числе пост президента ассоциации окончивших колледж, в котором он когда-то учился. Он пустил на самотек и другие, не приносящие дохода занятия. Раньше, стоило ему попасть в какой-нибудь комитет, люди сразу же выбирали его председателем, а сами отходили на второй план, и вытащить их оттуда было совершенно невозможно. Теперь с этим было покончено. Матер стал избегать также тех, кто имел привычку просить об одолжениях, и игнорировал чей-то навязчивый взгляд, сверлящий его порой в клубе.

Перемена в нем происходила медленно. Нельзя сказать, что он был совсем не от мира сего — при других обстоятельствах отказ Дрейка его бы ничуть не удивил А случись такое с кем-нибудь другим — он бы и вовсе не придал значения. Но это произошло с ним и с таким скрежетом врезалось в его личную жизнь, так потрясло его, что значение отказа Дрейка приняло грозные размеры.

Стояла середина августа — жаркое лето кончалось. Занавески на полуоткрытом окне конторы Матера почти не колыхались, а висели ровным парусом — было очень душно. Матер нервничал: Жаклин мучили сильные головные боли — видимо, начало сказываться постоянное переутомление; да и в работе, казалось, наступил какой-то застой. Этим утром он таким раздраженным тоном говорил с мисс Кленси, что та даже удивилась. Матер тут же извинился, но впоследствии ругал себя за это — нечего было извиняться. Он ведь, несмотря на жару, работал быстро — почему же она не могла?

Мисс Кленси подошла к его двери, и Матер, взглянув на нее, чуть нахмурился.

— К вам мистер Эдвард Лейси.

— Пусть войдет, — ответил он равнодушно.

Он немного знал старика Лейси. Жалкая фигура, в свое время он прекрасно начал, а сейчас — один из городских неудачников. Единственное, что могло привести его сюда, — это попрошайничество

— Добрый день, мистер Матер.

На пороге стоял невысокий подтянутый человек с седыми волосами. Матер поднялся и вежливо с ним поздоровался.

— Вы сейчас заняты, мистер Матер?

— Да вроде бы не очень, — он сделал легкое ударение на последнем слове.

Мистер Лейси сел. Видно было, что он чувствует себя неловко. В руках его была шляпа, и, крепко вцепившись в нее, он начал говорить:

— Мистер Матер, если вы в состоянии уделить мне пять минут, я хотел бы поговорить с вами кое о чем… Видите ли, сейчас мне совершенно необходимо поговорить с вами об этом. Видите ли, — продолжал мистер Лейси, — Матер заметил, что пальцы, теребящие поля шляпы, дрожали, — много лет назад мы с вашим отцом были добрыми друзьями. Я уверен, что он вам обо мне рассказывал.

Матер кивнул.

— На его похоронах я нес гроб. Одно время мы были очень близки. Именно поэтому я и пришел сейчас к вам. За всю свою жизнь я никогда не приходил с просьбой к незнакомым людям — так, как сейчас к вам. Но когда человек становится старше, он теряет друзей — они умирают, уезжают куда-то, иногда их отчуждает какое-нибудь недоразумение. А потом умирают ваши дети, если вам не посчастливится умереть раньше их, — и вот вы уже совсем один, один во всем мире.

Он слабо улыбнулся. Руки его тряслись, как в лихорадке.

— Однажды, почти сорок лет тому назад, ко мне пришел ваш отец и попросил одолжить ему тысячу долларов. Я был на несколько лет старше его, и, хотя тогда мы еще мало знали друг друга, я был о нем высокого мнения. Тысяча долларов — это считалось огромной суммой по тем временам, а у него не было никаких гарантий, у него не было ничего, кроме плана в голове. Но мне понравился его взгляд, он чем-то располагал к себе — не сочтите за лесть, если я скажу, что вы немного похожи на отца, — и я дал ему деньги без всякой гарантии.

Мистер Лейси остановился.

— Без всякой гарантии, — повторил он — Тогда я мог себе это позволить. Да я ничего и не потерял. К концу года ваш отец вернул мне весь долг, плюс шесть процентов дохода.

Матер не мог поднять глаз от лежащей перед ним бумажки, которую он уже всю исчертил ромбиками и треугольниками. Он знал, что произойдет дальше, и чувствовал, как напрягается каждый его мускул. У него хватит духа отказать.

— Теперь я уже стар, мистер Матер, — вновь зазвучал надтреснутый голос. — Дела мои пошли прахом, да и сам я… Но речь сейчас не обо мне. У меня есть дочь, она незамужем, живет со мной. Она работает стенографисткой. Ко мне она относится прекрасно. Мы живем на Селби-Авеню — знаете, где это? — снимаем там квартирку, очень уютную.

Старик судорожно вздохнул. Он хотел и в то же время боялся перейти к сути своей просьбы. Оказалось, что речь идет о страховке. У него есть страховой полис на десять тысяч долларов, под который он и брал деньги из банка, но оказалось, что денег он взял больше, чем позволяют правила страховки. Теперь он может лишиться всей суммы, если не внесет в банк четыреста пятьдесят долларов. Сейчас у них с дочерью есть только семьдесят пять. Друзей у них нет — он уже об этом говорил, — и им совершенно негде взять недостающие деньги…

Матер не мог больше слушать эту печальную историю. Лишних денег у него не было, и все, что он мог сделать для старика, — это избавить его от мучительного унижения чем скорее, тем лучше.

— Извините меня, мистер Лейси. — как можно мягче перебил он его, — но я не могу одолжить вам этих денег.

— Не можете? — старик поднял на него потухшие, моргающие глаза.

В них не было потрясения, не было, казалось, вообще никакого человеческого чувства, кроме непрестанной тревоги. Лишь полуоткрывшийся рот слегка изменил выражение его лица.

Матер впился глазами в исчерканную бумажку.

— Через несколько месяцев мы ждем ребенка, я специально откладывал для этого деньги. Было бы несправедливо по отношению к моей жене и к ребенку отбирать у них что-то именно сейчас.

Голос его перешел в невнятное бормотание. Неожиданно для себя он добавил, что у него самого дела не так уж хороши, — как у него язык повернулся сказать такую банальность?

Мистер Лейси не стал настаивать. Без видимых признаков разочарования он поднялся с кресла. И только его трясущиеся руки не давали Матеру покоя. Старик извинился — жаль, что причинил беспокойство в такой момент. Может быть, он все же как-нибудь выкрутится. Он-то думал, что у мистера Матера могут быть свободные деньги, — почему же к нему не обратиться, ведь он сын старого друга.

Выходя, он никак не мог открыть дверь — ему помогла мисс Кленси. Моргая потухшими глазами, он шел по коридору, жалкий и несчастный, и рот его был все еще приоткрыт.

Джим Матер поднялся из-за стола, провел рукой по лицу и внезапно содрогнулся всем телом, словно ему было холодно. Но в пять часов на улице стояла тропическая жара.

IV

Спустя час, ближе к вечеру, летний воздух накалился еще сильнее. Матер стоял на углу и ждал свой трамвай. Дорога домой занимала двадцать пять минут, и он купил журнал с пестрой обложкой, чтобы хоть как-то расшевелить свой застывший мозг. В последнее время жизнь уже не казалась ему такой счастливой и радостной — романтический ореол исчез. Может быть, ему открылись законы, по которым живет мир, может быть, романтика просто мало-помалу испарилась с бегом времени.

Такого, например, как сегодня, с ним раньше никогда не случалось. Матер не мог выбросить старика из головы. Он представил, как тот бредет домой по изнуряющей жаре — пешком, наверное, чтобы сэкономить на трамвайном билете, открывает дверь своей душной квартирки и говорит своей дочери, что сын его старого друга ничем не смог им помочь. Весь вечер они будут искать выход из безнадежного положения, потом скажут друг другу «спокойной ночи» — отец и дочь, силой обстоятельств отрезанные от остального мира, — разойдутся по своим комнатам и долго еще будут лежать без сна в трагическом одиночестве.

Наконец подошел трамвай. Впереди было свободное место, и Матер занял его. Сидевшая рядом пожилая дама, неодобрительно взглянув на него, чуть подвинулась. В следующем квартале трамвай атаковали девушки — продавщицы из универмага. Они заполнили весь проход, и Матер развернул газету. В последнее время он отказался от своей привычки уступать место в трамвае. Здоровой молодой девушке стоять ничуть не тяжелее, чем ему, — в этом Жаклин была права. Поэтому уступать место глупо — это носит чисто символический характер.

В вагоне было очень душно, и Матер вытер со лба тяжелую влагу. Люди уже заполнили проход до отказа, и, когда трамвай поворачивал за угол, женщину, стоявшую рядом с Матером, качнуло, и на миг она облокотилась на его плечо. Матер глубоко вздохнул — спертый, жаркий воздух ни за что не хотел циркулировать — и попытался сосредоточиться на карикатурах в верхней части спортивной страницы.

Трамвай снова повернул за угол, и женщина снова навалилась на плечо Матера. В другое время он уступил бы место, лишь бы только женщина не напоминала о своем присутствии. Собственное хладнокровие было ему неприятно. Чертов трамвай! Неужели нельзя в такую жарищу добавить на линию несколько штук?

Он в пятый раз взглянул на рисунки на странице юмора. На одной из них был изображен человек с протянутой рукой, и на его месте тут же возник расплывчатый образ мистера Лейси. О, господи! А что, если этот старик действительно умрет голодной смертью? А что, если он пошел и бросился в реку?

Матер посмотрев на часы — он ехал уже десять минут. Еще пятнадцать минут тряски, а жара становилась все невыносимее, дышать было нечем. Женщина снова навалилась на него, и, взглянув в окно, Матер увидел, что наконец-то они выбрались из центра.

Может быть, все-таки уступить этой женщине место, мелькнуло в мозгу у Матера — ему почудилось, что в последний раз она пошатнулась не только от качки, но и от усталости. Если бы он знал наверняка, что это пожилая женщина, — но рукой он чувствовал материал ее платья, и ему почему-то казалось, что это должна быть молодая девушка. А поднять глаза у него просто не хватало смелости — он боялся наткнуться на призывный, просящий взгляд пожилой или колючий, презрительный взгляд молодой.

Следующие пять минут его подернутый пеленой мозг терзался в поисках решения огромной, как ему сейчас казалось, проблемы — уступить или не уступить свое место. Он смутно чувствовал, что, если он уступит место, это частично избавит его от угрызений совести за сегодняшний отказ мистеру Лейси. Ужасно было бы поступить так жестоко два раза подряд — да еще в такой убийственный день.

Он снова попробовал отвлечься рисунками, но напрасно. Нужно сосредоточиться на Жаклин. Он и так чувствовал смертельную усталость, а встань он сейчас — устанет еще больше. А Жаклин ждет его, нуждается в нем. Она наверняка страдает там одна, и ей, конечно, хочется, чтобы после обеда он часок побыл с ней, обнял, приласкал. Но если он приходит домой усталым, это дается ему нелегко. А потом, когда они лягут спать, она время от времени будет просить его подать ей лекарство или стакан воды. Он должен с бодростью выполнять эти обязанности, иначе она может что-нибудь заметить и в следующий раз, когда что-то будет нужно, не захочет его беспокоить.

Девушку в проходе снова качнуло — на этот раз она навалилась на Матера особенно тяжело. Конечно, она тоже устала. Что ж, работа — штука утомительная. В мозгу его всплыли обрывки разных пословиц о тяжелой работе и долгом дне. Все в мире устают — эта женщина, например, чье тело так тяжело, так странно нависло над ним. Но на первом месте — дом, где его ждет любимая жена. Он должен прийти к ней бодрым и сильным, поэтому не нужно никому уступать место, повторил он себе.

Затем он услышал долгий вздох, за которым внезапно последовал вскрик, и он ощутил, что девушка уже не прижимается к нему. В ответ на вскрик раздались взволнованные голоса, шум, потом все затихли — и снова шум и гул по всему вагону. Кто-то громко закричал:

— Кондуктор! Остановите трамвай!

Неистово зазвонил звонок, и душный трамвай, дернувшись, резко остановился.

— Девушка упала в обморок!

— Еще бы! Такая духота!

— Стояла, стояла, и вдруг ни с того ни с сего…

— А ну-ка, посторонитесь! Эй вы, дайте дорогу!

Толпа отхлынула назад. Пассажиры на передней площадке сжались к середине вагона, а на задней — людям пришлось на время слезть. Рокочущий вагон бурлил любопытством и состраданием. Люди пытались помочь, мешали. Потом зазвонил звонок, и все снова заговорили на повышенных тонах.

— Вытащили-то ее хоть аккуратно, не задели?

— А вы видели, что…

— Эта чертова компания должна, наконец…

— Вы видели мужчину, который ее выносил? Он был бледен, как полотно.

— А вы разве не слышали7

— Что?

— Да этот парень. Этот бледный парень, который выносил девушку из вагона. Он всю дорогу сидел рядом с ней. Так он твердил, что она его жена!



В доме было тихо. Легкий ветерок прижимал к стеблям листья вьюнков, окаймляющих веранду, а желтый лунный свет падал на плетеные кресла. Жаклин мирно отдыхала на длинной кушетке, положив голову на руки мужа. Через некоторое время она лениво потянулась; подняв руку, она погладила его по щеке:

— Пожалуй, я пойду спать, дорогой. Я так устала. Помоги мне подняться.

Он приподнял ее, затем снова опустил на подушку.

— Я сейчас вернусь, — сказал он мягко. — Подожди минутку, ладно?

Он прошел в освещенную гостиную, и Жаклин услышала, как он листает страницы телефонной книги. Затем он набрал номер:

— Можно попросить к телефону мистера Лейси? Да, это очень важно, если, конечно, он еще не спит.

Наступила пауза. Со стороны сада до слуха Жаклин донеслось беззаботное чириканье воробьев. Потом снова раздался голос мужа:

— Мистер Лейси? Это звонит Матер. Я насчет того дела, о котором мы с вами беседовали сегодня. Так вот, я думаю, что этот вопрос можно будет уладить. — Он чуть повысил голос — видимо, кто-то на другом конце линии плохо его слышал: — Я говорю, это Матер, сын Джеймса Матера. Насчет того дела, о котором…


Оригинальный текст: Hot and Cold Blood, by F. Scott Fitzgerald.


Публикация перевода в газете «Литературная Россия», 1973.

Иллюстрации - автор не указан (?).


Яндекс.Метрика