Я оказался рядом с ней, поскольку задержался, чтобы пройти вместе от входной двери до гостиной. И этого для меня было уже много. Она неожиданно расцвела, в то время как я, старше ее годом, все еще оставался «гадким утенком», и в течение десяти дней, проведенных нами дома, едва осмеливался к ней приблизиться. Я не намеревался ни заговорить, ни коснуться ее руки на протяжении этих трех метров, которые мы должны были пройти бок о бок, но таил смутную надежду, что она сама что-нибудь сделает, окажет какое-либо внимание лично мне.
Была какая-то магия в ее розовых ручках, в маленьких локонах, завивающихся на затылке. Она имела ту веселую самоуверенность, какой обладают юные хорошенькие американки, достигшие семнадцати лет. Она являла собой почти законченное совершенство, как мраморная статуя, на которой однако еще не высохла роса.
Она уже находилась на пороге иного мира – мира Джо Джелке и Джима Касирета, ожидавших нас в машине. За один год она обогнала меня навсегда.
Когда я стоял посреди гостиной, возбужденный Рождеством и близостью Элен, из столовой вышла служанка, спокойно заговорила с ней и вручила записку. Элен прочла, и ее глаза вспыхнули, как случается с электричеством в загородном доме, когда напряжение в цепи резко возрастает и все лампы озаряют пространство. Она бросила на меня странный взгляд, на который я не знал, как ответить, и не произнеся ни слова, последовала за служанкой в столовую и дальше. Я сел и в течение четверти часа перелистывал журнал.
Вошел Джо Джелке: его лицо покраснело от холода, из отворотов мехового пальто выбивался белый шелковый шарф. Джо учился на четвертом курсе в Нью-Хейвене. В Университете он числился на хорошем счету и, на мой взгляд, был красив и аристократичен.
– Что, Элен не идет?
– Не знаю, – ответил я сдержанно. – Она была готова.
– Элен! – позвал он. – Элен!
Он оставил дверь открытой, и вместе с ним в гостиную ворвался порыв холодного ветра. Он поднялся до середины лестницы – Джо был другом дома – и принялся снова звать, пока наверху не показалась мисс Бэйнистер и, наклонившись через перила, не сказала, что Элен внизу. В это время на пороге столовой возникла служанка.
– Мистер Джелке, – произнесла она тихим и слегка нетерпеливым голосом.
Лицо Джо, повернувшегося к домработнице, омрачилось: он понял, что она принесла плохие новости.
– Мисс Элен просила передать, чтобы вы отправлялись на вечер без нее. Она вас там найдет.
– Что случилось?
– Она не может сейчас идти. Она пойдет позже.
Джо колебался в растерянности. Это ведь последний большой бал наших каникул. Джо Джелке был без памяти от Элен. Он пытался заставить ее принять на Рождество перстень, но она отказалась, и тогда он подарил кошелек с золотыми застежками, который стоил не менее двух сотен долларов. И он был не одинок в ряду влюбленных в Элен: по крайней мере, трое или четверо находились в том же состоянии, что и Джо. Все это успело произойти во время ее десятидневного пребывания дома. Джо имел больше шансов, чем остальные, поскольку был богат, обворожителен и в своей семье ни в чем не знал отказа. Он считался самой выгодной партией Сент-Пола. Мне казалось, что предпочесть ему кого-либо другого невозможно. Однако ходили слухи, будто Элен заявила Джо, что «он чересчур идеален». Думаю, на взгляд Элен, ему не хватало тайны, а это серьезный недостаток в глазах молодой девушки, не помышляющей пока о замужестве…
– Что делает она на кухне? – спросил Джо раздраженным голосом.
– Ее там нет.
Служанка была чем-то обеспокоена.
– Нет, она там.
– Она вышла через черный вход, мистер Джелке.
– Я хочу убедиться.
Я последовал за ним. Кухонная прислуга, состоявшая из шведок, покосившись на нас, продолжила мытье посуды, и наш проход сопровождался кастрюльным грохотом. Незапертая входная дверь хлопала на ветру. Выйдя на заснеженный двор, мы заметили задние огни какого-то автомобиля, сворачивающего с подъездной аллеи на дорогу.
– Я отправляюсь в погоню, – решил Джо. – Я ничего не понимаю.
Я был чересчур поражен случившимся, чтобы спорить. Мы бросились к машине Джо и пронеслись зигзагом по всему району, обшаривая глазами попадавшиеся по пути автомобили… Прошло не менее получаса, прежде чем Джо в своем отчаянии осознал бесполезность поисков. Сент-Пол – город с почти трехсоттысячным населением. Да и Джим Касирет напомнил, что мы должны заехать за еще одной девушкой. Джо рухнул на спинку сидения, как раненое животное, укутавшись в меланхолию и меха. Но каждые две минуты он выпрямлялся в своем углу и выражал протесты, раскачиваясь взад-вперед.
Подружка Джима была готова и ждала нас с нетерпением. После того что произошло, ее нетерпение показалось нам не заслуживающим внимания. И все же она была очаровательной. Самое чудесное в Рождественских каникулах – это то возбуждение, которое охватывает человека, неожиданно увидевшего себя повзрослевшим, преобразившимся, свободным в своем выборе и готовым к приключениям, способным полностью изменить судьбу. Джо Джелке показал себя вежливым, но из своего отупения выйти не сумел. Он участвовал в разговоре лишь коротким отрывистым смешком. Затем мы двинулись к отелю.
Шофер подъехал к зданию с неудобной стороны – той, что не предназначалась для приглашенных – и именно из-за этого неверного разворота мы натолкнулись на Элен Бейкер, выбиравшуюся из маленького двухместного автомобиля. Еще до того как наша машина остановилась, Джо Джелке выпрыгнул на снег.
Элен повернулась к нам: ее лицо выражало удивление, но не беспокойство. Похоже, она не вполне осознавала, что мы и в самом деле здесь. Джо приблизился к ней с суровым, достойным и укоризненным видом, который, по моему мнению, был совершенно оправдан. Я держался рядом.
В автомобиле сидел мужчина примерно тридцати пяти лет, с худым, резко очерченным лицом, даже не давший себе труда помочь Элен выйти. Его щеки были впалыми, улыбка мрачной, глаза полными презрения к человечеству. Это были глаза зверя на отдыхе, относящегося в этот момент к другому виду. Они не казались агрессивными, скорее спокойными, но все же принадлежали зверю и не оставляли никакой надежды. Глаза не проявляли воинственных намерений, но чувствовалось, что мужчина сумеет воспользоваться любой, едва заметной, слабостью противника.
Я причислил его к разряду «бездельников», тех, что проводят свое время, облокотившись на прилавок табачного киоска, пытаясь подметить по Бог знает какому внешнему знаку малейший изъян в чужой душе, из которого они могли бы извлечь выгоду. Завсегдатаи гаражей, где они, должно быть, проворачивают свои сомнительные дела, парикмахерских и театральных кулис. Во всяком случае, я представил этого субъекта в одном из подобных мест. Он также напомнил некоего кинобандита со свирепым лицом, напугавшего меня как-то в раннем детстве. Однажды во сне он приблизился, тряся головой, и позвал: «Эй, паренек!» тем голосом, которым хотел бы внушить доверие, но который вверг меня в такой ужас, что я, как сумасшедший, бросился наутек. Таков был человек, сидевший в автомобиле.
Джо и Элен сошлись лицом к лицу в полном молчании. Ее взгляд оставался отсутствующим. Было холодно, но она не замечала, что ветер распахнул пальто. Джо протянул руку и прикрыл полу. Машинально она запахнулась поглубже. Неожиданно мужчина, наблюдавший за ними из автомобиля, засмеялся. Едва ли это называлось смехом, скорее хихиканьем, сухим, долгим, задыхающимся. Во всяком случае, это было самым тяжким оскорблением, какое мне доводилось слышать, и которое нельзя было не заметить. Поэтому я не удивился, когда Джо, не отличавшийся особенно мирным нравом, повернулся к нему и спросил:
– Ну, и что с вами?
Человек подождал мгновение. Его зрачки забегали, но взгляд оставался пристальным и бдительным. Затем он снова ухмыльнулся таким же оскорбительным образом. Рука Элен дернулась.
– Кто этот… это?.. – голос Джо дрожал от гнева.
– Легче, – медленно произнес мужчина.
Джо повернулся ко мне:
– Эдди, отведи, пожалуйста, Элен и Кэтрин внутрь, – быстро проговорил он. – Элен, ступайте с Эдди.
– Легче, – повторил мужчина.
Элен издала неразборчивый звук протеста, досадливо поморщилась, но не оказала никакого сопротивления, когда я, взяв ее под руку, повел к боковой двери отеля. Я находил странным ее безразличное состояние, позволившее ей молча смириться с начинающейся стычкой…
– Брось, Джо, – крикнул я ему через плечо. – Пошли с нами.
И Элен, потянув меня за руку, втащила внутрь.
Уже в дверях я, кажется, заметил, что человек выбирается из автомобиля.
Через десять минут, когда я ожидал девушек перед женским гардеробом, из лифта вышли Джим Касирет и Джо Джелке. Джо был бледен, с тяжело остекленевшим взглядом, кровь из разбитого лица стекала на шарф. Джим нес шляпы, свою и Джо.
– Он ударил его кастетом, – сказал Джим тихо. – На несколько минут Джо потерял сознание. Нельзя ли послать грума за гамамелисом и пластырем?
Было поздно. Фрагменты танцев, которые играл оркестр под нами, долетали в пустынный холл порывами, словно ветер поднимал и ронял плотный занавес. Как только Элен вышла, я отвел ее вниз. Мы избежали организаторов вечера и отправились в затемненную комнату, украшенную тощими пальмами, где парочки ожидали следующего танца. Там я рассказал ей, что произошло.
– Виноват Джо, – заявила она к великому моему изумлению. – Я говорила ему не вмешиваться.
Это не было правдой. Она удовольствовалась гримасой досады.
– Ты сбежала через черный вход и отсутствовала почти час, – запротестовал я. – Потом появилась с «отпетым», который смеялся Джо в глаза.
– «Отпетый», – повторила она, точно упиваясь этим словом.
– Разве не так? Где ты, черт возьми, выискала его, Элен?
– В поезде, – ответила она и, похоже, немедленно пожалела о своей откровенности. – Лучше бы тебе не вмешиваться в дела, которые тебя не касаются, Эдди. Запомнил, что случилось с Джо?
Я вздрогнул. Видеть ее перед собой в ореоле свежести, изящества, чистоты и слышать такое!
– Но этот человек негодяй! Никакая девушка не может чувствовать себя с ним в безопасности. Он применил кастет против Джо… Кастет!
– Это очень плохо?
Она задала этот вопрос так, как задавала его маленькой девочкой. Она смотрела на меня – она действительно желала знать ответ. Одно мгновение казалось, что она пытается снова стать той, какой была на самом деле. Затем опять ожесточилась. И я заметил, что как только речь заходит об этом человеке, она прикрывает веки, словно для того, чтобы убрать из поля зрения все, что не является им.
Наверное, и мне следовало проявить жесткость, но я не способен был причинить ей боль. Я покорился ее красоте, успеху. Я начал даже выискивать ей оправдания: возможно, этот человек не такой, как кажется, или – более романтично – она попала в зависимость, защищая кого-то другого.
В этот момент приглашенные наполнили комнату. Нам с Элен больше нечего было говорить друг другу. Мы направились в танцевальный зал поприветствовать знакомых. Вскоре я оставил ее в водовороте танца, который, подобно мерцающему морскому приливу возле счастливых островов, медленно кружил в ритме пассата, выдуваемом медными трубами оркестра, вокруг столов, покрытых разноцветными скатертями. Через несколько минут я заметил Джо, сидящего в углу с полоской лейкопластыря, пересекающей лоб. Я не подошел к нему. Я сам чувствовал себя довольно странно, как бывает со мной, когда я сплю после полудня. Словно мне угрожает что-то, чего я не знаю и что переворачивает установившуюся систему ценностей.
Праздник продолжался: раздавали бумажные шляпы, картонные трубы; репортеры поджигали магний, готовя фотографии для утренних газет. Потом состоялся главный парад и ужин. В два часа ночи люди из организационного комитета ворвались в зал, переодетые налоговыми инспекторами. Раздали шутливую газету, представляющую в смешном виде события вечера. Но все это время я следил глазами за ослепительной орхидеей, которую Элен прикрепила к своему плечу. С беспокойством и тревогой я наблюдал за ней до того момента, когда уставшие парочки начали набиваться в лифты, чтобы, закутавшись до глаз в меха, исчезнуть в светлой ночи Миннесоты.
Между жилым районом нашего города и деловым, протянувшимся вдоль берега реки, находится еще один. По причине своего расположения на склоне холма застроен он хаотично, и я думаю, вряд ли найдется дюжина людей, способных начертить план этого района, даже если им приходится пересекать его дважды в день, хоть на трамвае, хоть пешком или на машине. Кажется, в нем работают, но я не знаю над чем. Там всегда видны трамвайные составы, ожидающие сигнала к отправлению в неизвестное место назначения. Есть большой кинотеатр и множество мелких, вывешивающих афиши с Хутом Джибсоном, чудо-собаками и лошадьми. На каждом шагу попадаются лавчонки с надувными шарами, сигаретами и конфетами в витринах. Еще в детстве я уяснил себе, что темная сторона безразлично какой здешней улицы более чем подозрительна. И в любом месте этого района можно найти ростовщиков, фальшивые драгоценности, маленькие спортивные клубы, ветхие гимнастические залы, дряхлые салуны и кричащую вульгарность.
На следующий после бала в Клубе Котильона день я проснулся поздно, расслабленный, с приятным чувством от того, что на два дня избавлен от школы и церкви. В ближайшем будущем не намечалось ничего, кроме подготовки к вечеринке. Воздух на улице был прохладным и мерцающим. Стоял один из тех дней, когда о холоде забывают до тех пор, пока не застынут щеки. События вчерашнего вечера казались далекими и теряющимися в темноте. После завтрака я вышел прогуляться пешком под дивными снежинками, собирающимися, вероятно, падать весь день. Я добрался до того района, названия которого не знал и о котором рассказал выше, когда мысль, засевшая в моей голове, вдруг взорвалась подобно фейерверку, и я изо всех сил принялся думать об Элен Бейкер. Я тревожился о ней так, как никогда ни о ком не тревожился – кроме себя самого… Я замедлил шаги: мне захотелось подняться снова на холм, увидеть ее, поговорить. Однако я вспомнил, что она приглашена на чаепитие, и продолжил дорогу, но мой ум уже полностью был занят ею. И именно в это момент история получила дальнейшее развитие.
Падал снег, я уже говорил об этом, шел пятый час пополудни, декабрьский день погружался в сумерки, и на улице зажигались фонари. Я проходил мимо бильярдной, в витрине которой виднелась жаровня, загруженная сосисками, а перед дверью толпились зеваки. В зале несколько ламп, подвешенных к потолку, изливали свой бледно-желтый свет, и их сияние в стылых сумерках неотразимо притягивало взгляд внутрь. Поглощенный мыслями об Элен, я все же заметил, что зеваки у двери, по-видимому, не совсем зеваки: они стояли на посту. Я не сделал и шести шагов, как один из них окликнул меня, не по имени, но достаточно определенно, чтобы привлечь внимание. Я решил было, что это дань уважения моему пальто, и не оглянулся. Человек, окликнувший меня, позвал снова, теперь уже не допускающим сомнения образом. Я повернулся в раздражении. В трех метрах от меня стоял тип с худым и резко очерченным лицом, с тем же самым презрением в глазах, которое я подметил накануне, когда он смотрел в упор на Джо Джелке.
На нем было черное пальто необычного покроя, застегнутое до подбородка. Руки глубоко засунуты в карманы, на голове котелок, на ногах ботинки на кнопках. Изумленный, я мгновение колебался, но поскольку пребывал в раздражении и знал, что кулаками действую быстрее Джо Джелке, шагнул к нему. Остальные на меня не смотрели – не думаю даже, что они меня видели, – окликнуть мог только он. Его взгляд не был случайным. Никакой ошибки.
«Вот он я. И что вы теперь намереваетесь предпринять?» – казалось, говорил этот взгляд.
Я сделал еще шаг, и он, засмеявшись с нескрываемым презрением, отступил к группе. Я двинулся к нему. Я собирался с ним потолковать. Однако он то ли передумал со мной встречаться, то ли хотел, чтобы я последовал за ним внутрь. Трое мужчин у дверей наблюдали, как я приближаюсь, не проявляя ни малейшего любопытства. Они были, впрочем, того же сорта, что и их товарищ: «шикарные», но в отличие от него, выглядели мирно. В глазах не проступило никакой враждебности.
– Он вошел внутрь? – спросил я.
Они переглянулись с понимающим видом, и после едва уловимой паузы один из них поинтересовался:
– Кто вошел?
– Я не знаю его имени.
Они снова обменялись взглядами, на этот раз уже с подмигиваниями. Раздосадованный, но решительный, я двинулся мимо них и вошел в игорный зал. Несколько человек стояли у стойки, где подавали какие-то блюда, другие играли на бильярде. Его среди посетителей не было.
Я снова замешкался в сомнении. Если он вознамерился завлечь меня в какой-нибудь укромный уголок – в глубине зала виднелась приоткрытая дверь, – то мне может понадобиться помощь. Я приблизился к человеку, сидевшему за конторкой.
– Куда девался парень, который только что вошел?
Человек насторожился, или мне показалось?
– Какой парень?
– С худым лицом и… в котелке.
– Давно?
– Минуту назад.
Он помотал головой.
– Я его не видел.
Я немного подождал у стойки. Трое мужчин, встретивших меня у дверей, вошли в зал и разместились рядом. Я чувствовал, что они разглядывают меня с особенной настойчивостью. Мне стало неуютно, и я решил уйти. Я прошел несколько метров, не оглядываясь, затем внимательно изучил место, чтобы быть уверенным, что смогу его найти в следующий раз. За первым же поворотом я не удержался и побежал, поймал такси у отеля и поднялся на холм.
Элен не было дома. Миссис Бейкер сошла поговорить со мной. Она была счастлива и гордилась красотой Элен, и похоже, совсем не знала, что прошлым вечером случилось нечто чрезвычайное. Она рада, сообщила миссис Бейкер, что каникулы подходят к концу, поскольку Элен, не отличающаяся особо крепким здоровьем, сильно утомляется. Последовавшие слова миссис Бейкер сняли с моей души камень: она довольна тем, что я зашел, потому что Элен, конечно же, хотела бы меня видеть, а ей для этого осталось мало времени. Она уезжает сегодня вечером в половине девятого.
– Сегодня вечером? Я думал, это будет послезавтра.
– Она заедет к Брокау в Чикаго, – ответила миссис Бейкер. – Они пригласили ее на вечеринку. Решение о поездке было принято сегодня. Она отправляется в компании с барышнями Ингерселл.
Меня захлестнуло такое сильное чувство радости, что я едва отвлекся на то, чтобы пожать ей руку. Элен спасена. Все это в конечном итоге оказалось не более чем банальным приключением. Я был идиотом, но зато осознал, насколько дорога мне Элен. Я бы не смог перенести, если бы с ней случилось что-нибудь серьезное.
– Скоро она вернется?
– С минуту на минуту. Она только что звонила из Университетского Клуба.
Я сказал, что зайду чуть позже. Мы проживали в самом близком соседстве, и мне необходимо было побыть одному. Сойдя с крыльца, я вспомнил, что у меня нет ключа от ворот. Я двинулся в аллею, намереваясь пройти к нам кратчайшим путем, тем, которым мы пользовались в детстве. Снег все также продолжал сыпаться, но в наступивших сумерках казался более густым. Высматривая заснеженную тропинку, я заметил, что задняя дверь у Бейкеров не заперта.
Не понимаю, что подтолкнуло меня изменить путь и войти в их кухню. Прежде я помнил всю прислугу Бейкеров по именам, теперь уже нет, но они меня, конечно же, знали, и прервали разговор, как только я появился. Они поспешно принялись за работу, подчеркивая свою занятость множеством лишних движений, бесполезных жестов, ненужных восклицаний. Горничная смотрела на меня с тревожным видом, и я неожиданно понял, что ее беспокоит какое-то поручение. Я сделал ей знак следовать за мной в буфетную.
– Мне все известно, – сказал я. – Это очень серьезно. Привести миссис Бейкер, или вы сами пойдете и закроете заднюю дверь на ключ?
– Мистер Томсон, не говорите ничего госпоже.
– Тогда пусть оставят Элен в покое. Если не оставят, я узнаю… я узнаю это!
Я пригрозил, что обойду все конторы по найму, и ей уже никогда не удастся получить работу в нашем городе. Я вышел, основательно ее запугав. Дверь немедленно была заперта.
В тот же момент я услышал, как к парадному входу, скрипя шинами по снегу, подкатила машина. Это вернулась Элен. Я вошел в дом попрощаться с ней.
Ее сопровождали Джо Джелке и еще двое парней. Все трое не сводили с нее глаз. Лицо ее было того нежного оттенка розового цвета, который довольно часто встречается в наших краях и который остается прекрасным до сорока лет, затем расширение сосудов портит кожу красными пятнами. Холод разрумянил ее щеки, как у ребенка после вечернего купания. С Джо они почти помирились. Похоже, в своей влюбленности он совсем забыл произошедшее накануне. Я заметил, что смеется она чересчур громко, не обращая внимания ни на него, ни на других. Изо всех сил она желала, чтобы все ушли и она смогла ознакомиться с посланием, которое должна была передать служанка. Я знал, что никакого послания не будет и что она спасена. Общий разговор шел о балах в Нью-Хейвене и Принстоне. Потом мы четверо, каждый со своими беспокойствами, вышли и быстро расстались. Я вернулся домой в подавленном состоянии и около часа просидел в горячей ванне, размышляя о том, что для меня каникулы закончились, поскольку она уезжает. Гораздо острее, чем вчера, я ощущал ее отсутствие в моей жизни. Но что-то я забыл сделать, что-то очень важное, ускользнувшее от меня в суматохе. Это имело смутную связь с миссис Бейкер; кажется, я начинал вспоминать, что оно относилось к одной фразе, сказанной ею в нашем разговоре. Успокоенный насчет Элен, я забыл задать миссис Бейкер вопрос по поводу этой фразы.
Брокау – именно это, – к которым она должна была отправиться! Я хорошо знал Билла Брокау. Мы учились в Йеле в одном классе. И внезапно я вспомнил! Я резко сел в ванне: Брокау не было в Чикаго. Они собирались на Рождество в Палм-Бич!
Я выскочил из ванной мокрый, накинув на плечи полотенце, и кинулся в свою комнату к телефону. Дозвонился я сразу: Элен уже отправилась на вокзал.
К счастью, наша машина была на месте. Пока шофер подгонял автомобиль к двери, я поспешно натягивал одежду прямо на мокрое тело. Вечер был морозным, и мы быстро доехали до вокзала по сухому скрипящему снегу. Этот непредвиденный поворот событий вызвал во мне странное тревожное чувство собственной неприкрытости, которое рассеялось, когда показался вокзал, сверкающий огнями в холодной темноте. Наша семья в течение пятидесяти лет владела этим участком земли, на котором был возведен вокзал. Вероятно, это обосновывало некоторым образом мою безрассудную смелость. Возможно, я буду выглядеть, как Дон Кихот, бьющийся с ветряными мельницами, но я так прочно укоренен в истории этого города, что могу себе позволить выглядеть смешным. Впрочем, началось это дело плохо, очень плохо. Теперь я уже не верил, что Элен не угрожает никакая опасность: между ней и катастрофой, чреватой трагической развязкой, не стояло ничего и никого, кроме меня, – или полиции, или скандала. Не считая себя героем, я все же не мог допустить мысли, что Элен придется столкнуться со всем этим в одиночку.
Около восьми тридцати, с интервалом в несколько минут, в Чикаго отправлялось три поезда. Я знал, что она едет Берлингтонским. Он как раз отходил от платформы, когда я ворвался на перрон. Но я знал также, что едет она в одном купе с барышнями Ингерселл. Таким образом, до утра будет, что называется, под защитой.
У платформы, готовый к отправлению, стоял следующий поезд. Я запрыгнул в него чуть ли не на ходу. Одного я, кажется, не учел, и это не давало мне уснуть всю ночь. Мой поезд прибывал в Чикаго через десять минут после Берлингтонского. А десяти минут вполне могло хватить на то, чтобы Элен успела исчезнуть в этом одном из самых крупных городов мира.
Я составил телеграмму себе домой и передал служащему для отправки из Милуоки. Поутру, перешагивая чемоданы и протискиваясь между пассажирами, столпившимися в коридоре, я пробился к выходу и, оттолкнув проводника, первым выскочил из вагона. Несколько мгновений я стоял, ошеломленный сутолокой огромного вокзала, дымом и гудками паровозов, многократно отраженными сводами крытого перрона. Затем я бросился в здание вокзала: это было единственным шансом найти Элен.
Я угадал правильно: она стояла у телеграфного окошка и писала Бог весть какую ложь для своей матери. На ее лице отразились удивление и страх, когда она увидела меня, – коварство тоже. Соображать приходилось быстро: отделаться от меня не удастся, это она поняла. Я был чересчур сильно замешан в этой истории. Мы зорко следили друг за другом, лихорадочно размышляя.
– Брокау во Флориде, – сказал я через минуту.
– Очень любезно с твоей стороны проделать такое путешествие, чтобы сообщить мне это.
– Теперь, когда ты уже знаешь, наверное, нужно возвращаться в Колледж?
– Эдди, оставь меня в покое, прошу тебя, – ответила она.
– До Нью-Йорка мы поедем вместе; я тоже решил вернуться пораньше.
– Лучше бы тебе отстать от меня.
Она нахмурила свои прекрасные брови и стала похожа на своевольное животное, не желающее уступить. Затем, совершив над собой явное усилие, продемонстрировала веселую улыбку, призванную успокоить меня, но которая меня ничуть не убедила.
– Эдди, глупенький, не кажется ли тебе, что я достаточно взрослая, чтобы самой разобраться в своих делах?
Я не ответил.
Она добавила:
– Я должна найти одного человека, понимаешь? Мне всего лишь нужно увидеть его сегодня. У меня билет на поезд в пять часов. Если не веришь, посмотри в сумочке.
– Я тебе верю.
– Ты совсем не знаешь этого человека, и откровенно говоря… я считаю тебя дерзким и несносным
– Я знаю этого человека.
И еще раз она не сдержала себя. Черты лица опять напряглись, и она произнесла с какой-то ухмылкой:
– Лучше бы тебе отстать от меня.
Я взял из рук Элен бланк и отправил объяснительную телеграмму ее матери. Затем посмотрел ей в глаза и сказал:
– Мы сядем на пятичасовой поезд вместе, и до его отхода я тебя не оставлю.
Я произнес эти слова с уверенностью, которая ободрила меня самого, думаю, и она поддалась ей. Во всяком случае, она уступила – по крайней мере, временно – и не сопротивляясь, направилась со мной к кассе, где я купил билет.
Когда я пытаюсь собрать воедино воспоминания об этом дне, в голове у меня нарастает какая-то путаница, словно память не желает восстанавливать события или сознание отказывается их воспринимать. Это было расплывчатое, мерцающее и мучительное утро. Мы долго петляли по городу на такси, прежде чем Элен выбрала универсальный магазин, где якобы собиралась сделать некоторые покупки. В магазине она пыталась потерять меня. В течение часа во мне жило ощущение, что кто-то следует за нами на такси. Я пробовал обнаружить его в зеркальце заднего обзора, но в нем я видел лишь лицо Элен, с напряженной, безрадостной улыбкой.
Все утро с озера дул резкий порывистый ветер, но когда мы отправились в Блэкстоун завтракать, пошел слабый снег, и мы довольно естественно принялись болтать о наших друзьях, о разных незначительных пустяках. И неожиданно ее тон изменился. Она стала серьезной и посмотрела мне в глаза с трогательным чистосердечием:
– Эдди, ты мой самый давний друг, – начала она, – и ты должен мне доверять. Если я тебе точно пообещаю, если я дам слово чести сесть с тобой в пять часов на поезд, согласишься ли ты оставить меня сейчас?
– Зачем?
– Ну, – неопределенно протянула она и слегка опустила голову. – Я полагаю, каждый из нас имеет право попрощаться…
– Ты хочешь попрощаться с этим?..
– Да, да, – подхватила она живо. – Дай мне несколько часов. Я обещаю встретиться с тобой в поезде.
– Ну что ж… думаю, за два часа ничего плохого не случится. Если ты в самом деле хочешь всего лишь попрощаться…
Я резко поднял голову и застал на ее лице выражение такого коварства, что вздрогнул от боли. Ее губы были поджаты, глаза сузились. На этом лице не осталось уже ни искренности, ни чистосердечия.
Мы поссорились. Ее доводы выглядели неубедительно, я был сдержан. Я не желал ни быть одураченным, ни поддаваться яростному приступу заразной болезни. Ей хотелось убедить меня, что в этом деле нет ничего плохого, но она была чересчур поглощена – чем, я не знаю, – чтобы придумать какую-нибудь более или менее правдоподобную историю. Она пыталась, прежде всего, выведать, что я об этом думаю, чтобы использовать с выгодой для себя. Вывалив тысячу внушающих доверия соображений, она жадно следила за мной в надежде, что я пущусь в проповеди и наставления, которые в конце концов признают, как обычно, ее правоту, и она обретет свободу. Я же решил брать ее на измор. Два или три раза она готова была заплакать – чего я, естественно, желал, – но каждый раз, спохватившись, сдерживалась. Иногда мне удавалось привлечь ее внимание – затем оно снова ускользало от меня.
Без малейших угрызений совести я посадил ее около четырех часов в такси, и мы отправились на вокзал. Ледяной ветер взметал снежные вихри. Люди, ожидавшие на остановках автобусы – чересчур маленькие, чтобы вместить всех – имели продрогший, беспокойный и несчастный вид. Я старался убедить себя в том, что нам повезло, поскольку мы с рождения принадлежали привилегированному миру, в котором у всех благодаря состоянию всего вдоволь, – но мне не давало покоя ощущение, что этот мир меня покидает. Что-то враждебное, отрицающее весь наш мир, проникало в нас. Оно затопляло все вокруг: такси, улицы, площади, которые мы пересекали. Я впадал в панику при мысли, что Элен незаметно увлекает меня за собой к другому, скверному и опасному миру. Пассажиры, переполнявшие вокзал, показались мне жителями чужой земли, которую я, пускаясь в плавание, оставляю далеко за собой.
Мое спальное место находилось в том же вагоне, что и купе Элен. Вагон был старым, с лампами, прикрытыми мутными плафонами, с коврами и обивкой, пропитанными тленом и прахом предыдущих поколений. Несколько пассажиров, ехавших в нашем вагоне, не произвели на меня никакого особенного впечатления. Они прогуливались по коридору в той атмосфере ирреальности, которую я теперь повсюду нес за собой. Я вошел в купе Элен, закрыл дверь, и мы сели.
Неожиданно я обнял ее и привлек к себе, словно она была еще маленькой девочкой… кем, собственно, она и оставалась. Она немного посопротивлялась, потом уступила. Но я чувствовал, что ее тело под моей рукой напряжено.
– Элен, – начал я, – ты просила оказать тебе доверие. Ну а ты сама разве не имеешь всех оснований доверять мне? Если ты расскажешь об этой истории, тебе, наверное, станет легче.
– Я не могу, – ответила она тихо. – То есть, о ней нечего рассказать.
– Ты встретила этого человека в поезде, возвращаясь домой, и влюбилась в него, так?
– Я не знаю.
– Скажи, Элен, ты влюблена в него?
– Я не знаю. Прошу, оставь меня в покое.
– Он имеет над тобой какую-то власть… назови это как хочешь. Он старается использовать тебя. Он рассчитывает что-нибудь выманить. Он не влюблен.
– Ну и что же? – спросила она слабым голосом.
– А то, что ты борешься со мной вместо того, чтобы попытаться бороться с этим чувством к нему. Я люблю тебя, Элен, слышишь? Говорю тебе только сегодня, но уже давно это знаю. Я люблю тебя.
Она смотрела на меня с насмешливым видом. Подобное выражение я встречал на лицах некоторых пьяниц, когда их пробовали увести домой.
– Элен, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Он в этом поезде?
Она поколебалась, потом покачала головой.
– Послушай, Элен. Я задам тебе другой вопрос, и мне очень хотелось бы получить на него ответ. Во время твоего возвращения из Колледжа, в каком месте сел в поезд этот человек?
– Я не знаю, – произнесла она через силу, – … в Питтсбурге, наверное. Он заговорил со мной, когда мы отъехали от Питтсбурга.
И в этот момент я почувствовал каким-то глубинным инстинктом, что этот человек находится по другую сторону двери. Элен тоже это поняла. Она сильно побледнела и стала чем-то похожа на насторожившееся животное. Я опустил лицо на раскрытые ладони и попытался поразмыслить.
Мы провели в молчании, вероятно, более часа. Я видел мельком огни Чикаго, потом Инглвуда с его нескончаемыми предместьями. Они исчезли, и потянулись темные равнины Иллинойса. Казалось, поезд движется по пустыне. Проводник постучал в дверь и попросил разрешения приготовить постель. Я отослал его.
Через какое-то время я осознал, что схватка неизбежна. Цель, которой добивался этот человек, не могла не быть преступной. Я не старался понять мотивы его действий. Прежде всего, нужно было добраться до его сущности, узнать, что ему заменяло сердце, – но я уже смутно предощущал, что именно обнаружу там за дверью.
Когда я поднялся, Элен, похоже, этого не заметила. Она свернулась клубочком в углу, глядя прямо перед собой затуманенными, как у сомнамбулы глазами. Я подложил ей под голову подушку и укрыл моим меховым пальто. Опустился перед ней на колени и поцеловал руки. Затем встал и вышел в коридор.
Задвинув за собой дверь, я на секунду прислонился к ней спиной. Вагон освещался всего двумя лампами, расположенными по его концам. Царило безмолвие. Слышался лишь скрежет колес по рельсам и из какого-то купе храп уснувшего пассажира. Я почувствовал, что он находится возле бака с питьевой водой рядом с курительной комнатой, со своим котелком на голове, поднятым воротником пальто, словно ему холодно, с руками, засунутыми глубоко в карманы. Как только я его увидел, он отвернулся и вошел в курительную. Я последовал за ним. Он сел на дальний край канапе. Я опустился в кресло у двери.
Я кивнул ему, и он, дабы показать, что узнал меня, начал смеяться своим жутким тихим смехом. Смех длился долго. Складывалось впечатление, что он никогда не остановится. Я спросил, сразу положив конец ненужным учтивостям:
– Откуда вы? – самым обычным тоном.
Смех прервался, и он посмотрел на меня, нахмурив брови, точно пытаясь угадать, какую игру я веду. Соблаговолив ответить, он сделал это приглушенным голосом, который, казалось, проходил сквозь шелковый шарф или доносился издалека:
– Из Сент-Пола, Джек.
– Неблизкий путь.
Он утвердительно кивнул.
– Долго придется возвращаться, – продолжил я.
Он кивнул еще раз, но уже нетерпеливо, и глубоко вдохнув, сказал резким угрожающим тоном:
– Будет лучше, если вы сойдете в Порт-Уэйне, Джек.
И внезапно я понял, что этот человек мертв. Очень мертв. Совсем мертв. Сила, влившаяся в него в Сент-Поле, теперь его покидала. В материальном теле, пославшем Джо Джелке в нокаут, явственно проступали черты мертвеца.
Он снова заговорил неровным, прерывистым голосом:
– Если вы не сойдете в Порт-Уэйне, Джек, я выкину вас из поезда.
Он задвигал рукой в кармане, и я различил под тканью пистолет.
– Вы ничего не можете мне сделать, – сказал я. – Видите, я знаю.
Он метнул грозный взгляд. Его глаза прощупывали меня; он хотел понять, действительно ли я знаю. Затем ухмыльнулся и обозначил намерение подняться.
– Сейчас вы сойдете, Джек, или я вам помогу, – захрипел он.
Поезд замедлил движение, мы подъезжали к Порт-Уэйну. В относительной тишине голос его звучал громко, но сам он не трогался с места: вероятно, был чересчур слаб. Мы следили друг за другом. Вдоль поезда прошли рабочие, проверяя тормозные колодки. Локомотив мрачно пыхтел в голове состава. Никто не сел в наш вагон. Проводник, закрыв за собой дверь тамбура, прошел по коридору. Поезд медленно выскользнул из едва освещенного крытого перрона и, набрав ход, втянулся в долгую темноту.
Последующее длилось, наверное, пять или шесть часов, но поскольку у меня не осталось ощущения, что я прожил все это в действительном мире, оно вполне могло длиться пять минут или пять лет. Это был поединок, медленный, кропотливый, невыразимый и страшный. Атмосфера ирреальности, в которой я провел весь день, сгустилась, стала более напряженной и непереносимой. Я вцепился в подлокотники кресла, чтобы не сорваться в дрейф, чтобы удержаться в мире живых. Но временами силы иссякали, я расслаблялся и начинал потихоньку соскальзывать. Мне становилось легче, потому что больше не о чем было заботиться. Затем резким напряжением воли я собирался и возвращался в курительную комнату.
Я заметил вдруг, что перестаю его ненавидеть, перестаю воспринимать, как чуждое; осознав это, я задрожал, и струйки пота потекли у меня по вискам.
Вероятно, он подметил мою внезапную слабость, поскольку начал говорить тихим, почти мягким голосом:
– Теперь вам лучше уйти.
– О нет! я не уйду, – заверил я его.
– Как пожелаете, Джек.
Это было дружеское соглашение. Он читал во мне и хотел помочь. Он жалел меня. Мне лучше было уйти, пока не стало чересчур поздно. Мне лучше было уйти… _чтобы он снова смог обрести Элен_. Я испустил слабый крик и выпрямился:
– Что вам от нее нужно? – спросил я дрожащим голосом. – Забрать душу?
Он бросил на меня ошалевший взгляд – взгляд животного, наказываемого за вину, которую оно не осознает. Я был в полуобморочном состоянии, но продолжил:
– Для вас она потеряна. Она перенесла на меня свое доверие.
Он завыл, как вырвавшийся из ада:
– Вы лжец! – Его голос леденил мне кости.
– Она испытывает доверие ко мне, – повторил я. – Вы уже не имеете над ней никакой власти. Она спасена!
Его лицо побледнело еще больше, но он сумел овладеть собой, и снова я почувствовал, как меня затопляет нечеловеческое безразличие, смешанное со слабостью. Какой во всем этом смысл? Какой?
– Вам осталось совсем немного, – удалось выговорить мне… и неожиданно интуиция подсказала слова, которые нужно было произнести. Я швырнул правду прямо ему в лицо. – С вами все кончено. Вам уже ничего не осталось. Ваше тело покоится в Питтсбурге, мертвое. Оно вас ждет, вы не сможете двигаться дальше.
Черты его лица расползлись, он потерял всяческое сходство с человеческим существом, живым или мертвым. Комната наполнилась ледяным воздухом. Он затрясся в приступе кашля и мерзкого смеха. Затем, выругавшись, медленно поднялся и сказал:
– Смотрите. Я покажу вам.
Он сделал ко мне шаг, потом другой. За моей спиной словно распахнулась настежь дверь в подлую бездну мерзости. Он или я испустил крик агонии? Внезапно последние силы оставили его: с хриплым стоном он осел на пол…
Я продолжал сидеть, неспособный пошевелиться, повергнутый в ужас и до предела измотанный, не знаю как долго. Помню лишь – сколько времени спустя? – какой-то сонный служащий чистил мне обувь. В окнах завиднелись, раздирая ночь, языки пламени над доменными печами Питтсбурга. На канапе что-то лежало, чересчур плоское, чтобы быть человеческим телом, и чересчур плотное, чтобы быть тенью. Оно растаяло и исчезло на моих глазах.
Чуть позже я открыл дверь купе Элен. Она спала там, где я ее оставил. Ее очаровательные щеки казались безжизненными, но руки были спокойными, а дыхание мирным и ровным. Освобожденная от своего демона, она выглядела очень слабой – но она стала такой, какой была ранее.
Я устроил ее поудобнее, укрыл одеялом, потушил свет и вышел.
Когда я приехал домой на пасхальные каникулы, первым делом было зайти в бильярдную. Естественно, кассир не запомнил моего краткосрочного визита три месяца назад.
– Я ищу одного человека. Думаю, он часто бывал здесь раньше.
Я описал его и как только закончил, кассир окликнул невысокого парня, похожего на жокея, который сидел в углу. Он выглядел очень занятым, но забывшим, чем именно.
– Эй, малыш, не желаешь ли поговорить с этим чудаком? Я думаю, он спрашивает о Джо Уорлэнде.
Тот бросил на меня подозрительный взгляд. Я сел рядом с ним.
– Джо Уорлэнд мертв, – пробормотал парень. – Он умер этой зимой.
Я повторил описание: его пальто, смех, обычное выражение лица.
– Тот, кого вы ищете, точно Джо Уорлэнд, но он умер.
– Мне бы хотелось получить некоторые подробности о нем.
– Какие?
– Чем он занимался, например.
– Откуда мне знать? Он захаживал время от времени сыграть на бильярде.
– Послушайте, я не из полиции. Я хочу лишь составить представление о его привычках. Он мертв, следовательно, это не может ему повредить. И я никому не скажу об этом.
Поколебавшись, парень глянул на меня в упор:
– Ладно… это был большой путешественник. Кто-то сказал мне, что умер он в дороге…
Я вздрогнул, он продолжал:
– Погодите, кто же мне говорил об этом? Во всяком случае, Джо находился в Нью-Йорке, больной, и хотел вернуться домой. Его сняли с поезда, в бреду, в Питтсбурге, там он и умер от воспаления легких.
Я кивнул. Кусочки головоломки начинали складываться в целое.
– Почему он проводил столько времени в поездах?
– Откуда мне знать, приятель?
– Возможно, вам пригодятся десять долларов? Буду признателен, если вы расскажете все, что вам доводилось слышать об этом.
Парень ответил неохотно:
– Мне лишь известно, что он работал в поездах.
– Он работал в поездах?
– У него были разные дела, но он не любил о них распространяться. Он знакомился с девушками, которые путешествуют одни. Несколько раз он появлялся здесь с карманами, набитыми деньгами, и говорил, что дали их цыпочки.
Я поблагодарил его, вручил десять долларов и вышел. По дороге я размышлял. Очевидно, какая-то часть Джо Уорлэнда покинула поезд в Питтсбурге, но другая продолжила путь домой.
На эту Пасху Элен не приехала, но даже если бы она была здесь, я все равно не стал бы рассказывать того, что узнал. Летом мы виделись почти каждый день, но ни разу не говорили об этом человеке.
Иногда, впрочем, без видимой причины она делается молчаливой и замкнутой, и в эти моменты ей хочется быть возле меня. Я догадываюсь, что творится в ее голове.
У нее много поклонников, этой осенью она закончит обучение, а мне предстоит провести еще два года в Нью-Хейвене, но моя мечта уже не кажется столь же неосуществимой, как несколько месяцев назад. В каком-то смысле она принадлежит мне. Даже оставляя меня, она принадлежит мне. Она всегда будет знать, что я ее люблю и могу еще пригодиться. Такие соображения принимаются во внимание. Сегодня я поведу ее на танцы в Клуб, и может, этим вечером ей случится стать молчаливой и немного испуганной и она пожелает, чтобы я оказался рядом. Кто знает? Во всяком случае, я буду поблизости, я всегда буду поблизости.
Оригинальный текст: A Short Trip Home , by F. Scott Fitzgerald.