(Коган) Сэр Фрэнсис Эллиот,[2] король Георг, ячменный отвар и шампанское.
Примечания переводчика: 2 Сэр Фрэнсис Эллиот (1851–1940) – британский дипломат, посол в Греции.
Оркестр играл венские вальсы, и вдруг ею овладело чувство, будто скрипки надорвались, и каждый четвертый такт обрывается посередине, гадая и затухая, и сама музыка стала мучительна, точно звучание пластинки, когда кончается завод граммофона.
Разве не бывает так, чтобы вечера заканчивались на бодрой ноте, а не просто угасали в мутном воздухе баров? Всякий раз после десяти она начинала ощущать себя единственным живым существом в этой колонии призраков, окружавших ее со всех сторон бесплотными тенями, исчезающими, едва протянешь руку.
Период протрезвления на полгода, когда он решительно не выносил всех, кто ему нравился, пока он пил.
(Коган) Не пьет полгода и терпеть не может никого из тех людей, что нравились ему, когда он был пьян.
На тротуаре улицы Кастильоне сидели перед самыми лавками их владельцы и патроны, задрав головы вверх, где «Граф Цеппелин», сверкающий и величественный символ избавления и разрушения, или избавления через разрушение, если понадобится, — бороздил парижское небо. Он услышал, как какая-то женщина сказала по-французски: «Меня не очень удивит, если это начнет бросать бомбы». (Не слишком смешно сегодня — 1939.)
(Коган) Посылаешь оркестру второсортное шампанское – никогда, никогда больше так не делай.
Вдруг подумала, не завести ли с ним роман. На кухне несколько раз оглядела себя в зеркало и, наливая ему кофе, как будто случайно оказалась совсем рядом с ним, но он читал газету, и ей стало понятно, что этим утром ничего не произойдет.
(Коган) – Давайте не будем сейчас говорить о подобных вещах. Лучше я расскажу вам кое-что забавное, – напряженного любопытства в ее взгляде не отразилось, но он продолжал. – Просто оглянувшись вокруг, вы сможете произвести смотр самого многочисленного на моей памяти батальона мальчиков, когда-либо собиравшихся в одном месте. Похоже, для них эта гостиница – нечто вроде биржи… – он кивнул в ответ на приветствие отличавшегося болезненной бледностью грузина, который сидел за столиком в другом конце зала. – Этот молодой человек с виду почти не жилец. А тот чертенок, с которым я пришел повидаться, неисправим. Вам бы он понравился. Если он придет, я его представлю.
Пока он говорил, бар начал заполняться посетителями. Усталость вынуждала Николь мириться с необдуманными словами Дика и смешивалась с тем причудливым Кораном, что вскоре возник. Она увидела мужчин, собравшихся у стойки: долговязых и нескладных; невысоких, развязных, с худыми покатыми плечами; широкоплечих, с лицами Нерона, Оскара Уайльда или сенаторов – с лицами, которые вдруг делались по-девичьи бессмысленными или искажались, отражая похоть; нервных типов, которые ходили вприпрыжку, подергивались, таращились вокруг широко раскрытыми глазами и истерически хохотали; инертных молчаливых красавцев, стрелявших глазками по сторонам; грузных прыщавых мужчин с учтивыми манерами; или неопытных, с ярко-красными губами и хрупкими грациозными фигурами, то и дело резко, пронзительно выкрикивавших свое любимое слово «коварный», перекрывая при этом громкий гул возбужденных голосов; чересчур застенчивых, с подчеркнутой деликатностью оборачивавшихся на каждый неприятный звук; были среди них типичные англичане, весьма умело скрывавшие расовые предрассудки, типичные выходцы с Балкан, один сиамец с тихим вкрадчивым голосом.
– Думаю, мне пора спать.
– Я тоже так думаю.
…Прощайте, горемыки. Прощай, Гостиница трех миров.
Владелец части Нью-Йорка по патенту 1815 года.
Лишь несколько равнодушных холостяков, потянувшихся один к другому, все еще толпились в дверях, и все же внимательному зрителю стало ясно, что не было в зале того веселья, на которое рассчитывали. Все они, и девушки, и мужчины, знали друг друга с детства, и, хотя сегодняшний бал, похоже, увенчается несколькими браками, произойдет это лишь потому, что таковы местные обычаи или от равнодушия либо даже от скуки.
В тот вечер мы пошли на концерт Шаляпина, и после второго отделения он задержался в баре, о чем-то болтая с официантками, а потом присоединился к нам — высокий, нетвердо стоящий на ногах человек, бледный, словно тот самый призрак из оперы, который спускался по длинной лестнице.
По Пенсильвания-авеню с ее перерытыми тротуарами и буфетами, где сидели оплывшие жиром спекулянты, шла процессия тех, кто представлял слой фермерский и пролетарский, — они называли себя «Армией Потомака».
Линкольн устало перевернулся в своем новеньком гробу и подумал: хорошо хоть теперь его перестанет донимать эта мегера-жена. Все это было уродливо и жалко.
Оригинальный текст: The Notebooks, (S) Scenes and Situations, by F. Scott Fitzgerald.
Перевод © А. Зверев, В. Коган.